Сергей Фомичёв - Сон Ястреба. Мещёрский цикл
Всего два слова весть содержала.
– Вараш умер, – сообщила старуха, что добралась до чародейской слободки к исходу дня.
Сокол побледнев осел на лавку. Словно подрубили его. Словно в спину стрелу с отравой послали. Неожиданно, исподтишка, когда меньше всего ожидаешь подвоха. Вдохнул чародей полной грудью, а выдох на полпути застрял.
Пёс чихнул. Подбежав к хозяину, уткнулся мокрым носом в колени. Не понимал зверь лохматый, что за напасть случилась, но почувствовал – не простая беда пришла. Редкая угроза так хозяина смутить может.
Старуха осталась стоять у порога. Потом бочком-бочком вышла за дверь и исчезла в подступающих сумерках. Сокол даже внимания не обратил. Никогда прежде он гостей без разговора и угощения не отпускал. Иной раз и врагов за стол усаживал. А теперь не вспомнил о той, что послание жуткое доставила. Словно бурей прочие мысли из головы вымело.
Всего-то два слова весть содержала, но размеренный ход жизни сломала, всё наизнанку вывернула.
Умер Вараш, старейший из чародеев. Кугурак союза лесных народов.
Вот она, прежняя тревога, чем обернулась. Сокол уж и забыл о старике, что, сидя в болотах северных, пережил и Скворца, и Дятла, и Соловья, и многих других достойных людей. И ведь мог Сокол предвидеть такой оборот, ведь все чародеи смертны, но гнал из головы подобные мысли, а потому не готов оказался принять новость. Не ожидал он от судьбы такого удара. Не сразу в себя пришёл.
Всю ночь просидел Сокол недвижно. Прикрыв глаза, прислушивался к собственному нутру. Не отзовётся ли сила, не подскажет ли выход? А может, напротив, уже просочились в него капельки чуждой воли, что подобно змеиному яду, растекаются по кровеносным жилам, превращая здоровое тело в вонючую гниль. В отличие от змеиной, эту отраву заговором или травами не остановишь.
Пёс рядом пристроился. Уши развернул, глаза распахнул, замер. Пока хозяин в себя углубился, на него, пса, все заботы легли по охране. Так и молчали они валунами недвижными до самого восхода. Но и утренний свет не принёс прозрения. Не находилось выхода. Не предусмотрена спасительная лазейка в обычаях предков.
***Весть молнией примчалась, а следом громовым раскатом подоспели слухи. Всё о том же, о смерти Вараша. Когда верховный жрец умирает, или правитель, или воевода, тогда народ собирается, чтобы нового начальника избрать. Но Кугурак совсем иное дело. С обычной мерой к нему не подступишься. Он уже частью к богам относится, а некоторые из племён и вовсе считают его верховным богом. Великий Юмо – этот от дел давно отстранился, сразу после создания мира, а Кугурак как раз за всем на земле и присматривать поставлен. Тут людям простым само собой выбирать бессмысленно. Поэтому давно повелось, кто среди живых старший, тому и брать на себя заботу.
А старшим среди живых сейчас Сокол был. Ему на место умершего заступить предстояло.
У Мены накануне грудь тревогой сдавило, а после уж и слухи дошли, подтверждая предчувствие. Не из лесных людей ведунья родом – славянской крови и веры древней. Не ей бы в чужих обычаях сомневаться. Но товарища верного дело касалось, а быть может, и не просто товарища, потому не могла она в стороне стоять. Знала Мена – Сокол ценил свободу больше всего на свете. Потому любое обязательство, любой долг, особенно навязанные извне, были для него сродни трясине гибельной. Не выносил чародей принуждения. Ни в каком виде не выносил.
Не стала девушка размышлять, нуждается ли товарищ в её поддержке, и в силах ли вообще она помочь. Наскоро собралась, выпросила у князя Александра лошадь и помчалась в Мещёрск.
Скорбная дорога долгой не бывает.
***Сокол сидел за столом мрачнее грозовой тучи, поедая без вкуса остывшую кашу. Напротив него устроился Вармалей, а чуть в стороне Не-с-Той-Ноги. Соседи говорили, а чародей молчал.
Все трое поприветствовали Мену едва заметными кивками и тут же к разговору вернулись. Девушка присела на краешек лавки. Обняв лохматого пса, стала слушать.
– Смирись, Сокол, – убеждала Кавана. – Не тобой обычай придуман, не тебе и отменять его. Пойдёшь поперёк – только хуже всем сделаешь. Да и не вижу я пути обходного.
– Подумай лучше, как на пользу твоё положение обернуть, – добавил Вармалей. – Врагов-то у нас не убавилось. Того и гляди, вновь пожалуют. Тут бы твоё верховенство и пригодилось.
– Какая к бесам польза? – не выдержал Сокол. – Что, Вараш, пока Кугураком был, хоть раз вмешался? Может, рати иноземные в леса не пустил, может, Угарман отстоял? Как бы не так! Когда его собственная семья гибла, он и тогда из болот носа не высунул.
– Вараш злодеем был, – возразил Вармалей. – Оттого и не вмешивался. Он от чужих страданий удовольствие получал.
– Сказки-то детские мне не повторяй, – Сокол раздражённо отодвинул миску с недоеденной кашей. – Привыкли всё злом объяснять. Больно удобно! Вараш, он таким слыл вовсе не потому, что нутро у него чёрное, а потому что власти на нём повисло немерено. Вот в чём всё его зло.
Чародей махнул рукой.
– Когда тебе предписано судьбы вершить, тут о добре забываешь, – он вздохнул. – Власть! Нет более скверной отравы для человека. Она туманит разум даже праведникам…
– Постой, но ты-то ещё в своём рассудке, – вновь возразил Вармалей. – Может, на тебя и спуд этот не так подействует. Примешь посох рябиновый, а там посмотрим…
– Ты что не понимаешь? Да от того Сокола, какого ты сейчас знаешь, мало что останется. Будет ли мне дело до нынешних бед? А если будет, уверен ли ты, что я останусь на этой стороне?
– Не хорони себя раньше времени, – продолжал упорствовать Вармалей.
– Да вы уже теперь на меня, как на мертвеца смотрите. Не желаю я таких почестей. Нечего мне среди богов делать.
Соседи разошлись ни с чем. Сокол остался сидеть за столом. Мена, не желая его тревожить, занялась готовкой.
– У тебя останусь пока, – сказала она. – Ты на этой каше горелой ноги протянешь ещё раньше, чем какая-то там власть тебя сгубит.
Сокол успокоился не скоро. То ходил из угла в угол, то возвращался на лавку и лежал, уставив взгляд в потолок.
Мена не расспрашивала товарища, ждала, когда тот сам созреет до объяснений. И дождалась. Сокол начал говорить, пусть и не обращаясь к ней поначалу, а как бы думая вслух.
– В наших обычаях много такого, что мне не по нраву. Боги, как они видимо полагают, вложили в людские обычаи великий смысл. Но они позабыли спросить самих людей. Старейшая в роду женщина вынуждена воплощать в себе смерть. Она приходит к тем, кто устал жить, кого изводит боль и болезни, и уводит их в лес, в священную рощу… Там среди теней предков она прерывает нить жизни. Душит ли, режет ли ножом, я не знаю. Вряд ли хоть кому-то из старух это доставляет радость, но таков обычай. Видишь ли, богам неохота заниматься такой ерундой. А каково человеку выполнять их работу? Они не подумали?
До сих пор глядящий куда-то сквозь крышу, Сокол повернулся к Мене.
– Человека не спрашивают. Помнишь, когда умирал Вихрь, он стремился передать силу через змеевик. Таков ваш обычай. Наследник сам выбирает судьбу. В конце концов, никто его не заставляет брать вещь из рук колдуна.
У нас всё иначе. Сила покойника остаётся в его жилище и первый, кто войдёт туда, будет обязан принять наследство. Хочет того или нет. Причём неважно, является ли он соплеменником умершего, или человеком сторонним. Я знавал даже одного монаха, что заночевал в таком проклятом доме. То-то беднягу корчило, когда он осознал неизбежное.
Нечто подобное и с Кугураком. Обычай не предусматривает отказа или сомнений. Иди и сделай! Словно я какой-нибудь холоп подневольный.
– И как это всё происходит? – спросила Мена, задвинув в печь горшок. – Ты должен пройти какой-то обряд, испытание?
– Да я и сам не знаю. Но никаких обрядов вроде бы не предусмотрено. По крайней мере, простые люди и даже жрецы в этом не участвуют.
– Ага, стало быть, ждёшь весточку от богов?
– Вроде того, – неопределённо промычал Сокол.
Он выговорился и больше не хотел продолжать разговор. Почувствовав это, Мена умолкла. Будет ещё время всё выяснить.
***Сколько помнил себя Сокол, с высшими силами он всегда на ножах был. Не признавал за ними права судьбы людские вершить. Им, небожителям, людская возня никогда не была понятной, тем более близкой. А раз так, то лучше с богами порознь жить. И не напоминать лишний раз о себе.
Конечно, могут и раздавить, не заметив, но тут от случая многое зависит. А когда вспомнят, так ещё хуже будет. Заровняют с досады целый мир, как рисунок неудачный на песке. И новый чертить возьмутся.
